Я родился в 1938 году в Лепеле в рабочей семье. Мои родители познакомились в Бобруйске, когда отец проходил военную службу в одной из первых в СССР танковой бригаде. Его командирами в разное время были будущие Герои Советского Союза Д. Павлов, Б. Бахарев, И. Черняховский, В. Чуйков. Мой отец, участник войны с Польшей и Финляндией, был демобилизован в апреле 1941 года. А 23 июня вновь ушел на войну.
С осени 1941-го мы с мамой жили в деревне Угольцы (сегодня Докшицкий район) на краю болот Березинского заповедника, а также в соседней деревне Отрубок. Обе занесены на доску памяти на месте сожженной д. Шуневка. Эта территория вскоре стала одним из центров партизанского движения. Именно здесь пять руководителей партизан получили звание Героев Советского Союза: И. Титков, С. Манкович, И. Лобанок, Ф. Дубровский, Р. Мачульский…
Весной 1943 года началась карательная операция «Коттбус», в ходе которой только в Докшицком районе погибло более 20 тысяч жителей, сожжено почти 100 деревень. В основном потери пришлись на Бегомльский район, который перестал существовать.
С начала операции и до нашего ареста в июне я с мамой и односельчанами находился в заблокированных лесах и болотах рядом с партизанами. Постоянные бомбежки чередовались с артобстрелами. Языки пламени от разорвавшихся в болотах мин и снарядов и по сей день стоят у меня перед глазами. Укрывались мы в «буданах» — шалашах с ветками. Наши убежища горели при обстрелах, часто с оставленными в них детьми.
Особенно тревожно было, когда мамы часто уходили из леса в деревню за продуктами, оставляя одних. Укрываясь от очередного налета, моя младшая двоюродная сестра наткнулась на тростинку и потеряла глаз, а через несколько лет из-за дефектов зрения и ногу…
Наша деревня вскоре была сожжена, и все ее жители, около 80 человек, после перенесенных страданий 16 июня 1943 года были арестованы. Мой дядя и его сверстники, отказавшись от вступления в полицию, были убиты при попытке к бегству.

Более 10 км нас гнали в неизвестность вместе с награбленным карателями имуществом. Помню, как покинули силы, и мама поместила меня на повозку, прикрыв от дождя клеенкой. Но подошедший конвоир сорвал ее и набросил на себя. Его руки с рыжими волосами я помню и сегодня…
В конце перехода нас загнали в сарай в д. Кадлубище, расположенной на дороге Докшицы — Лепель. Все ждали смерти в огне, но нам «повезло»: утром нас погрузили на машины и привезли в Лепельскую окружную тюрьму семей партизан. Административная власть в городе уже переходила к Б. Каминскому, командующему Российской освободительной народной армией (РОНА), прибывшей с Брянщины и впоследствии переименованную в дивизию СС.
Пребывание в тюрьме было кошмарным. Спали мы и проводили основное время в бараках на полу, прикрытом соломой. Пользовались речной водой. Кормили нас похлебкой, сваренной с неочищенными потрохами из местной скотобойни. Полнейшая антисанитария приводила к нескончаемым болезням.
Моя мама работала в тифозном бараке. Возвращаясь в наше отделение, она обрабатывала меня хлорным раствором. Я перенес воспаление легких. Взрослым приходилось труднее.
Допросы и расстрелы стали обыденностью. Известная в Лепеле узница тюрьмы и Освенцима З. Усовик, на глазах которой во время блокады живьем сгорел ее ребенок, считала, что наиболее страшными для нее были допросы. В тюрьме и расположенном рядом шталаге было расстреляно и повешено около 5 тысяч военнопленных партизан и их помощников. Охранники, знавшие моего отца-офицера до войны, грозили маме расстрелом после его поимки, подозревая его в связи с партизанами. Узников с детьми старшего возраста отправляли в Освенцим и Дахау.

Наш довоенный знакомый взял нас на поруки и приютил в своем доме. Жизнь в оккупированном Лепеле, в моем детском восприятии, была заметно лучше, чем в тюрьме или на болоте… Помню случай, когда немецкий солдат, отправлявшийся на фронт, показав нам с мамой фотографии своих «киндеров», даже вручил мне зажигалку, в которой, правда, отсутствовал колпачок. Но оккупанты оставались оккупантами. Когда город атаковали пар¬тизаны, немцы защищались стеной огня, поджигая крайние дома города. Есть мнение, что живым щитом могли быть и узники тюрьмы.
В семье нашего спасителя мы прожили до апреля 1944-го — начала операции против партизан Лепельщины. Командование Красной армии нанесло ночной авиаудар по карателям на пасху — 16 апреля. Рядом с нашим домом стояли танки, и одна из первых бомб угодила в него. Дом вспыхнул, и маме с невероятным трудом удалось вытащить меня из огня на берег озера, где собрались погорельцы прибрежных поселений. Второй бомбовый удар пришелся по озеру. Это спасло город.
В июне 1944-го колоны немцев потянулись на запад. Машины и повозки, наполненные ранеными, заполнили дороги. Напряженность нарастала. Одна наша попытка пересечь дорогу на окраине Лепеля едва не закончилась трагедией: лошади колоны остановились, и охранник открыл стрельбу в нашу сторону. Нам пришлось ползком пробираться в придорожные кусты…
Однажды гул орудий и ракет «Катюш», казалось, заполнил все пространство. По берегу группами и в одиночку бежали немцы. И вдруг в дощатые двери землянки раздался стук. Все замерли. А юный голос прокричал: «Ну, что молчите, немцы есть?» Дверь мгновенно открыли. Это была долгожданная свобода… Она явилась в лице худенького солдатика, росточком меньшим, чем его винтовка вместе с примкнутым штыком. Обцелованный освободитель быстро убежал вместе с товарищами в неизвестность, не подозревая, что остался в нашей памяти навсегда. Это было 27 июня 1944-го…
Вдоль берега озера наши солдаты вели полураздетых пленных немцев. Где-то рядом гремели пушки. Для меня и моих сверстников последующие день-два стали незабываемыми. Истосковавшиеся по своим родным, солдаты кормили нас тушенкой, сладостями, возили в легковушках, дарили губные гармошки, позволяли залазить в танки.
Эйфория закончилась — наступили послевоенные будни с разрухой и тревогой за своих близких, кому предстоял еще почти год войны.
Осенью 1944-го я и мама попутным транспортом перебрались к родным в Бобруйск. Помню весенний день: я с молодым соседом-фронтовиком, пребывавшим дома после ранения, копошились в огороде. Мы вышли на улицу, чтобы вернуть сбежавшую со двора собаку. И вдруг в округе началась стрельба. Это был импровизированный салют 9 мая 1945-го…
Когда пришло время идти в школу, помню, как ждал на улице маму с работы. И вдруг вижу, что она идет с каким-то незнакомым мне дядькой. А через мгновение внутренний голос мне подсказал: «Так это же мой папка». Так я практически впервые в возрасте 7 лет увидел своего отца. Это была уже наша маленькая семейная победа. К сожалению, так было далеко не в каждой семье…

Владимир Иванович Моисеенко
(г. Минск)